Про государства
Рожденный за 9 лет до смерти Брежнева, от государства я в принципе никогда не ждал ничего хорошего. При этом я, к сожалению, не такой дебил, чтобы всерьез рассматривать либертарианские идеи отказа от государства (где бы сейчас была либертарианская Украина?).
Я не ждал ничего хорошего от политинформаций в третьем классе, когда умер дорогой Леонид Ильич. В четвертом, когда вслед за ним отправился Черненко, и в пятом, когда Андропов. Перестройка и ускорение, последовавшие за этой чередой престарелых правопреемников тоже не обнадеживали. Михал Сергеич оказался человеком слишком уж недалеким для таких масштабных свершений, особенно на фоне еще вспоминавшегося Андропова, который хотя и был безусловным людоедом, но обладал тонкой натурой и незаурядным умом. В моей семье над Горбачевым откровенно издевались, за малограмотную карикатурную речь и непомерные для такой фигуры амбиции. Впоследствие эти амбиции его и погубили.
После падения Берлинской стены, когда я уже учился в девятом классе и гораздо сильнее интересовался математикой, волейболом и девочками, чем какой-то там геополитикой, случилось обвальное разрушение привычного уклада жизни; я крайне далек от ностальгии по СССР, но тогда, в 1991, это было слишком уж стремительно. Шоковая терапия, обвалы рубля, приватизация, акции «Хопер-инвест», которые я приобрел за ваучер (я никогда не был падок на халявные деньги и просто ткнул в первую попавшуюся строчку из предложенных). Отец, профессор, статьи которого по цифровой обработке сигналов переводили иностранные журналы, что давало заметную прибавку к и так не маленькому окладу — в чеках Внешпосылторга (легитимные доллары в СССР, наравне с чеками Альбатрос для моряков загранплавания), — вдруг стал получать нищенскую зарплату. Я к тому моменту уже жил отдельно. И никто из нас не рассчитывал на государство. Отец стал писать диссертации, я строил дома и разгружал вагоны. Государство не торопилось нас заметить и благословить.
Во время августовского путча, я был в толпе и у Смольного, и на Исаакиевской. Ельцин утвердился во власти, про меня государство не вспоминало (с чего бы), и я принялся жить, как придется. Когда я поступал в Политех в 1990 году, стипендия составляла 55 рублей СССР. В 1992 стипендии хватало на три пачки Беломора и коробок спичек.
На первых курсах института я написал на паскале две сопутствующие программы к книжкам отца. В 1993 году ответил «разумеется» на вопрос дальнего знакомого: «смогу ли я написать бухучет для компьютера». Подававший надежды математик окончательно превратился в программиста. Я писал бесконечный бухгалтерский и складской учет знакомым знакомых, между заказами ездил по области с бригадой сезонных строителей, и даже умудрялся немного учиться.
Надежды на государство по-прежнему было немного. В 1996 я нашел работу в ленинградском офшоре американской компании, где платили пятьсот долларов. 150 из них я честно отдавал государству, потому что попадал с этой зарплатой под максимальную налоговую ставку, как представитель богатейшего класса в России. Государство взамен принимало универсиады и иногда красило фасады тех ленинградских домов, которые могли попасться на глаза немногочисленным туристам (буквально: на три квартала вглубь от Невского). Я приносил в бюджет шесть (6) официальных зарплат моего профессора-отца, но взамен не получал ровным счетом ничего. И это мне казалось нормальным, потому что я так жил все свои двадцать пять лет. К моему ужасу, мне это и сейчас кажется нормальным: я каждый раз испытываю некоторый трепет, когда у меня под окнами ремонтируют дорогу на те деньги, которые и я тоже заплатил в феврале прошлого года.
Потом я съездил в Германию, и увидел, что, хотя там государство чуть прозрачнее и поближе к народу, рассчитывать на него не приходится тоже. Я могу привести много примеров, но не стану, чтобы не обижать правительство ФРГ, в конце концов плохого я от них тоже ничего не видел.
Затем я снова пожил в России, и снова без особого расчета на государство. Чтобы было понятно, насколько сильно я не верю в этот общественный институт, скажу, например, что у меня нет трудовой книжки, хотя с 1996 года я работал исключительно на белых работах. На каждой новой работе мне было лень искать старую трудовую, и я беспечно говорил: заведите новую. Мне в голову не могло прийти, что государство станет платить мне пенсию, которую я не поленюсь оформлять и получать.
Сейчас ситуация изменилась. Сегодня восемь лет, как я переехал в Испанию и примерно столько же — с тех пор, как я стал немного доверять государству. Осторожно, с оглядкой, но все же.
Я прекрасно понимаю, каким шоком происходящее стало для тех, кто от государства чего-то в принципе ждал. Я сочувствую этим людям. Возможно мне повезло вырасти и закалиться в твердом убеждении, что государство — неизбежное зло, возможно — нет. Не знаю. Знаю я только одно: жизнь одна, и последнее, на что имеет смысл ее потратить — это ждать хорошего от общественных институтов вокруг, будь то государство, университет, или домком. Научитесь сосуществовать с государством, не причиняя ему особых хлопот, и оно про вас забудет. А лучшего и пожелать нельзя. Я не верю в существование хороших государств. Они бывают омерзительные и терпимые. Но даже с последними не имеет смысла чересчур сближаться, это чревато.
Приличный, порядочный человек ни в политику, ни, тем паче, во власть не пойдет. Разве что в маленькой аграрной стране на краю мира. Да и то вряд ли. Вот и делайте выводы о том, что имеет смысл ожидать от учреждения, сплошь заполненного такими людьми и обладающего близкими к чрезвычайным полномочиями.